Шанс? Параллельный переход - Страница 48

— Богдан! Что с тобой?

— Все добре, батьку, в голове замакитрылось, как будто мне кто уши заткнул.

— Э, парубок, да с тобой беда. Давид, принеси из погреба малый бочонок вина.

— Много не пей. Кружку-две на ночь — и спать. Оклемаешься. Все, скачи домой, завтра в дорогу.

— Добре, батьку. Сколько за вино?

— Награда то тебе от меня, Богдан. Бери, заслужил. Добре бился, большую службу казакам сослужил. Служи так и дальше. Как вино выпьешь, бочонок занеси — поедем в Киев на ярмарку, еще купим.

— Спаси Бог тебя, батьку.

Атаманы зашли в хату решать с девками — кто остается, а кто едет к Непыйводе. Во дворе остались мы с Иваном и Давид. Иван готовил лошадей в дорогу. Они с Непыйводой успели занять пятерку лошадей, чтобы девок посадить. Я забирал свои три лошади к родителям, а Давид расседлывал и распаковывал своего и батиного коня.

— Слушай, Давид, а далеко до хутора ехать?

— Не, меньше чем за полдня доедешь. Я тебя с утра на тропинку выведу, а дальше по ней прямо в хутор заедешь.

— А большой там хутор?

— Три хаты всего. Нестора, сына его старшего Дмитра и брата его покойного.

— А с нами в поход кто от них ходил?

— Да никого не было. — Давид зло сплюнул на землю. — Казаки… Сын хоть в дозоры ходит, а Нестора на аркане никуда не вытащишь. Сидит на хуторе, мед с бортей собирает, коней разводит да тропинку ко вдове натаптывает. Отец с него тягло брать начал, как с гречкосея. Сначала упирался, а потом привык. Так и живет.

— А у вдовы, кроме дров, не знаешь что за работа? Может, отсюда взять чего надо?

— Солома у нее на хате гнилая, перекрывать надо. Я бы сам еще в прошлом году перекрыл, когда припас ей возил, да куда ее с детьми деть? Нестора жена крик подняла на весь хутор — эта вдова, говорит, в мой дом, только когда я умру, зайдет, и не раньше. Говорил, в село с детьми завезу, поживешь у нас пару дней, знакомых повидаешь. А тетка Стефа в слезы: не поеду, говорит, никуда, я не нищенка по чужим людям побираться. Так у меня ничего и не вышло. Дров навозил, нарубил — и домой поехал. Теперь тебе голову сушить, что с этими бабами делать.

— А солома, веревка у нее есть на крышу?

— Все заготовила, еще в прошлом году все было, я проверял.

— Добре, Давид, бывай, до завтра. Иван, удачи вам, даст Бог, свидимся.

— И тебе, Богдан. Не забывай про самострел. Стреляй на шестьдесят шагов каждый день по двадцать раз. И помни: татарчонку отец первый лук в три года мастерит. Среди них плохих лучников нет. Так что тебе через месяц не на забавку идти, а на смертный бой. Как атаман тебе роздых даст, приезжай ко мне. Проверю тебя, как ты к бою готов.

— Добре, Иван. Жди в гости.

Погрузив все свои пожитки и оружие на трех коней, направился домой: пора было уже разобраться хотя бы с Ахметовым добром, которое так и лежало кучей, как я его бросил по приезде, только пояс боевой и взял оттуда. Заберу с собой на хутор — там и разберу, что оставить, а что на обмен или на продажу пойдет.

Настроение портилось с каждой минутой. Это ощущение, наверное, может понять только змея. Так и у нее должна невыносимо зудеть и сводить с ума невозможность содрать с себя кожу перед линькой. И мне, как змее, невыносимо хотелось содрать с себя личину и крикнуть всем, кто я и откуда.

Что самое смешное, наши ассистенты, когда не пытались с особым цинизмом убить нас, читали нам всякие поучительные лекции. Одна из них касалась того, как тяжело переселенному сознанию жить под спудом другой личности. От этого портится характер, человек становится нелюдимым, раздражительным, конфликтным. Единственное спасение — немедленно бежать к психотерапевту, во всем признаваться. Он, скорее всего, не поверит, зато можно выговориться. Каким идиотизмом это мне казалось тогда, и сколь непреодолимое желание испытывал сейчас рассказать кому-нибудь правду. Понимая умом, что это последствия запредельно напряженной недели, в которой было чересчур много нервов и крови, мне никак не удавалось взять себя в руки и успокоить взбудораженное сознание.

Поняв, что без экстремальных средств не обойтись, нашарив в сумках Ахмета медный котелок, с трудом зубами вытащив затычку из бочонка, нацедил себе не меньше пол-литра вина в котелок. Остановившись посреди улицы, стал с удовольствием выхлебывать сухое красное вино из котелка. Особый шарм был в том, что из широкого котелка пить было невозможно, больше половины бы лилось мимо рта, поэтому, чуть наклонив котелок, я, склонив голову над поверхностью вина, опускал губы в него как в родник и с удовольствием втягивал в себя терпкую, чуть кисловатую жидкость. Из хаты напротив сразу выскочила Федуня, молодуха лет двадцати восьми, известная сельская сплетница, с целью внимательно рассмотреть, что же деется под ее окнами. Обрадовавшись первому зрителю, не дав ей раскрыть рта, сделал предложение, от которого она, по моему мнению, не могла отказаться:

— Чего уставилась, как мышь на крупу? Вина хочешь? Иди сюда, вместе выпьем.

Видимо ошарашенная таким вниманием, она не нашлась с ответом и с круглыми от счастья глазами скрылась в доме. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что глаза у нее могли быть круглыми от моего нахальства, но я отогнал ее как заведомо ложную. С заметно улучшенным настроением приник к остаткам винного родника и, засунув опустевший котелок в сумку, продолжил двигаться к отчему дому.

«Как странно устроен человек. Все люди, которых я встречал в жизни, от законченных негодяев до людей с чесоткой между лопатками от пробивающихся ангельских крыльев, людей, которые не могли друг друга на дух переносить, всех их объединяло одно. У всех подымалось настроение после того, как они вставляли ближнему своему шпильку. Может меняться толщина шпильки и ее длина, тут уже от человека зависит: шпилька может быть от откровенно хамской до добродушной. Но обязательно после того, как ты подколешь кого-то, настроение подымается».