Когда мы пришли к Кериму, то застали их троих сидящими во дворе, на лавке и наслаждающимися неторопливой беседой, лучами нежаркого осеннего солнца и кубком красного вина. У Фарида, правда, периодически морщилось от боли лицо после неосторожных движений, но в целом выглядел он как огурчик.
Вначале атаман расспросил нас про наше путешествие, про найденный источник. В конце даже пообещал, что лично посетит это выдающееся место и осмотрит его на предмет будущего строительства. Выглядел он слегка устало, периодически мысли его уносились, и он замолкал, задумавшись перед очередным вопросом. Видно, те события, которые я предсказал, не оставили его равнодушным, и, несмотря на его утверждение, что до лета, пока не подтвердится первый прогноз, ничего предприниматься не будет, поиски возможности избежать катастрофы постоянно занимали его мысли. Пока Давид с Андреем рассказывали о поисках и рытье источника, задал Фариду пару вопросов не по теме, чем вызвал недоуменные взгляды в мою сторону:
— Фарид, а Айдар приедет на выкуп пленных?
— Приедет, он должен с купцом и с гостями крымскими поговорить, в гости пригласить. Но не поедут они к нему. Если бы был проводник к вашим селам — тогда другое дело.
— А какой дорогой Айдар будет ехать?
— Возле Днепра. Там разъезды тропу протоптали, все по той тропе и едут. Только не сможете вы там напасть. С ним не меньше полсотни клинков будет, и дозоры всегда спереди и сбоку едут.
— А чего ты это спрашиваешь, Богдан, опять тебе привиделось что-то?
Атаман заинтересованно посмотрел на меня. Объект расспросов говорил сам за себя.
— Видение у меня было, батьку, — многозначительно заявил я.
Атаман недовольно скривился. Да, кажись, много у меня видений было за последнюю неделю. Как говорил товарищ Геббельс: «Когда я слышу слово „интеллигент“, моя рука тянется к револьверу». Скоро у атамана при слове «видение» рука будет непроизвольно тянуться к сабле…
— Давид, бери Фарида и веди домой. Андрей, беги домой, гукни отца, пусть придет. Керим, вынеси мне стрелы тупые — посмотрим, как Богдан от стрел бегать умеет. А то одни видения у хлопца, совсем замучился, сердешный.
Моего мнения по этому поводу никто спрашивать не собирался.
— Батьку, так я побегу, кожух и шлем с маской принесу.
— Керим тебе даст.
— У Керима такого нет, я мигом…
И, не обращая внимания на заверения атамана, что они мне в лицо бить не станут, побежал домой. Стрел у них много, а лицо одно. А что тупой стрелой с лицом сделать можно, не так давно лично наблюдал.
Когда я вернулся, во дворе уже было пусто. Керим с атаманом что-то живо обсуждали в саду. Встав на отметку, я попросил атамана:
— Батьку, только ты подряд не бей. По одной стрелы пускай.
— Ты в бою у татарина тоже просить будешь по одной бить? Не бойся, от синяков еще никто не помер. — Где-то я уже эту фразу слышал, но времени вспомнить атаман мне не дал.
Недаром я домой за шлемом убежал. По дороге удалось приблизиться к состоянию внутренней тишины. Чтобы войти в нужное состояние и стать под пули, время надо. А когда в тебя, не сказав ни «здравствуй», ни «дай Боже здоровья», сразу стреляют, поймать нужный настрой уже времени нет. Увернувшись от первых стрел атамана, которые он посылал, соблюдая хоть какой-то временной интервал, от его дуплета мне уже не удалось уйти, и вторая стрела шарахнула в плечо.
— Вот, Богдан, от двух стрел как не мог ты уйти, так и сейчас.
— Так у татарина одна стрела будет! Зачем мне от второй тикать?
— Чему научился, то на плечах не носишь: всегда пригодится.
Действительность стремительно убегала от меня, разрушенная этой фразой, которую так любил мой покойный отец, и я уже не понимал, кто я и где. Какая-то часть меня стояла в саду и уклонялась от стрел, а другая вернулась на много лет назад и, сидя за столом в отцовском доме, решала задачи по алгебре. А отец изредка приходил и приговаривал: «Молодец, еще три задачки дополнительных решишь — и пойдешь на бокс. Чему научился, того на плечах не носишь, сынок!»
— Богдан, что с тобой, ты меня слышишь?
— Да, батьку, слышу.
— Тогда чего стоишь как пенек? Все, хватит на сегодня. Не попадет в тебя татарин, даже Керим стрелять не стал, забрал стрелы и унес в дом. Чего, говорит, стрелять, если не попаду. Рассказывай — что там тебе опять привиделось?
— Батьку, сосед наш, бей Айдар, злобу на нас лютую затаил, не простит он нам своего позора и будет думу думать, как нас со света свести.
— То я и без тебя знаю. Толком говори, чего хочешь.
— Знаю я, как его упокоить можно…
— Говори, чего мнешься, как девка нецелована?
— Рассказал нам Фарид, какой дорогой будет Айдар домой обратно ехать, — там я один засаду устрою и стрелой его сниму. Он первым ехать будет, да и когда поединок у меня будет с крымчаком — увижу его, с другим не перепутаю.
— На смерть лютую решил для товарищества пойти. — Атаман с изумлением смотрел на меня. — Молодец, казак, но молод ты еще смерть лютую принять. Да и толку с того не будет. Любой, кто на его место сядет, даже враг его лютый, готовый нас золотом осыпать, должен будет за его кровь с нами посчитаться. Так вражды не унять.
— Не найдут меня, батьку. Я так запрячусь, что никто меня не найдет. А мы поголос пустим, что крымчаки Айдара упокоили. Дай мне, батьку, троих казаков в помощь, мы завтра скрытно на тот берег переплывем и все для засады сготовим. А в середу будете меня искать. Найдете — значит, пропала моя голова, любое, что, батьку, загадаешь, все исполню. А не найдете — значит, дозволишь мне Айдара упокоить.