Шанс? Параллельный переход - Страница 88

— Да вроде все… — Окончательно сбитый с толку Сулим уже сам не понимал, что он слышал и что он видел. Но атамана с толку сбить было трудно.

— А чем вы ему так сподобились, казаки, что он вам начал всю правду говорить?

— Так мы ж тебе, батьку, толкуем: не хотел он говорить, но правды скрыть не мог. Спрашиваешь его, к примеру, посылал ли мурза еще казаков пути к нам выведать, и видишь по нему: да, посылал мурза. Вот так мы ему спрос учиняли.

— Вот мы ему сейчас каленым железом спрос учиним, тогда он нам все скажет, а то, что вы баете, — это курам на смех.

— Батьку, может, мурзу спросим? Он муки терпеть не будет, сразу говорить начнет. Да и знает больше, чем охранник его. А если неправду сказывать будет, так ты уже знаешь, что мы у другого выведали, — сравнить сможешь. А охранник нам завтра кручу покажет, на которой казаки их ждать будут. И все, что мы тебе толковали, батьку, то чистая правда, слово свое за то дать могу.

— Иди, Богдан, дрова собирай, коль без дела маешься: ночи холодные, дров много надо будет. А кого что спрашивать, мы сами знаем, а когда заплутаем, вот тогда твоего совета спросим. И гукни ко мне Непыйводу и Ивана Товстого.

Церемонный у нас атаман, а раньше незаметно было. Чего их гукать, если все на одной полянке. Но порядок есть порядок — подошел к Непыйводе, затем к Ивану и, взяв с собой свою кобылу, веревку и топорик, ушел в лес, оставив атамана и подручных обсуждать последние известия и решать, кого и как спрашивать. Обнаружив в лесу подходящий сухостой, срубил его топориком и с помощью кобылы поволок на поляну.

Атаманы, отвязав дедушку Фарида и усадив его возле костра, о чем-то мирно беседовали. Правда, рядом устроился Керим и, разложив на углях пару страшноватого вида железок, наблюдал, как они становятся багрово-красными. Иван с Сулимом спрашивали охранника, но даже издали было видно, что общение он отвергает напрочь. Разложив рядом с привязанным охранником костер и соорудив себе спальное место, я пошел на запах готовой каши, которую уже успели сварить. Поскольку целый день никто макового зернышка не видел, кашу умяли всю, на завтрак ничего не оставив. Спать хотелось зверски, и, уже не обращая внимания, кто чем занят, я улегся возле костра. Едва принял горизонтальное положение, как сон, больше похожий на отключение от реальности, охватил мое тело и сознание, и когда среди ночи меня разбудили на дежурство, сообщив, что до утра на мне безопасность лагеря, мне с трудом удалось подняться на ноги.

Все тело болело, и меня трясло, несмотря на жар костра, но хуже всего было ощущение апатии и отупения, полностью овладевшее мной. Хронический перегруз и недосып наконец отыгрались за все издевательства, которым подвергал свой юный неокрепший организм. Особенно последняя акция, где поневоле пришлось брать на себя ответственность за ее благополучное завершение. Физическая нагрузка минимальна — сиди себе жди, когда противник появится, и молись, чтобы случайно никто на тебя не напоролся, — но нервов сожрала — что моя кобыла сена.

С трудом согревшись после продолжительного размахивания руками и ногами, первым делом проверил пленных. Хватит с нас одного прецедента. И ведь никто, кроме меня, не понимает, что, если бы не мой китайский прикол, у пожилого хватило бы терпения дождаться ночи, и, несмотря на побитые колени, вполне мог всех вырезать вместе с атаманом. Ползком, тихонько сперва часового, если он вообще будет: в дозоре обычно часовых на ночь не выставляли, а пленные — пленные связаны, вполне можно понадеяться на прочность веревок. Но, видно, довела его уже китайская капель до ручки и при первом удобном случае за нож схватился, как только отошли все в сторонку, его без внимания оставили. И жизни себя лишил: не захотел назад под капельницу.

Так размышляя над перипетиями последней недели, подергал веревки, которыми был привязан охранник к дереву, нашел дедушку Фарида, спящего возле костра чуть ли не в обнимку с атаманом. Хорошо, хоть руки и ноги ему примотали, а то бы подумал, что он уже в наше товарищество записался. На его вопрос, зачем я его дергаю, ответил фразой из старой, как мир, истории: «Спи, спи, ты ведь уже дал три медяка», — мне ее еще бабушка покойная рассказывала, а ей — ее дед. Так что в девятнадцатом веке эта бывальщина уже была известна. Но Фариду, похоже, эта фраза никаких ассоциаций не навеяла. На его вопрос, что это все значит, пообещал утром рассказать. Чтобы подогреть его любопытство и не заснуть на посту, устроил себе невинное развлечение, хорошо прогоняющее утреннюю дрему. Как только Фарид засыпал, я будил его и говорил ему сакраментальную фразу: «Спи, спи, ты ведь уже дал три медяка». Под самое утро, когда начал сереть небосвод, рассказал ему всю историю.

Ехал мужик с ярмарки домой, и сломался по дороге воз. Пока ремонтировал, пока запрягал, до села доехать не получилось, пришлось в корчму заворачивать. Корчмарь требует за постой пять медяков, а мужик в ответ: или пускай за три, или буду на улице ночевать. Корчмарю и прибыль упустить жалко, и жаба душит за три медяка пускать. Просит мужика: добавь медяк, а тот уперся, три медяка у меня только есть, говорит, больше нет. И видит корчмарь, что брешет мужик, а поделать ничего не может. Пустил его за три медяка, а сам спать не может, что так дешево пустил, что облапошил его мужик. Вот и ходил к мужику всю ночь корчмарь: придет, в дверь постучит — что, спишь? — ну спи, спи, ты ведь уже дал три медяка. А под утро от таких переживаний преставился корчмарь. Видно, давление поднялось, гипертонический криз, инфаркт. И начал с тех пор каждую ночь мужику сниться корчмарь, приходит, смотрит на него и говорит: «Спи, спи, ты ведь уже дал три медяка». Только недолго это продолжалось: не проснулся одним утром мужик, ушел за грань вслед за корчмарем. Вот такую веселую историю мне на ночь бабушка рассказывала — видно, чтобы запомнил крепко, что в любом деле, не только на базаре, оба должны довольными расстаться — и продавец, и покупатель.